тленное и вечное, уродливое и прекрасное.
в этом мире слишком много туристов, которым в конце не снятся львы.
пять утра субботы, я сижу и наблюдаю, как какое-то красивое лицо курит на решётке старого балкона, ещё одно красивое лицо обнимает меня со спины. вероятно, где-то поближе к Нептуну и его винному заливу плещутся русалки, пять утра – хорошее время для русалочьего пьянства.
поговаривают, люди – это такие специальные существа, которым полагается болтаться между землёй и небом с лёгким сердцем.
мы ведём с лицами их монолог о том, почему по щелчку энного биологического возраста все обязаны врастать в почву под ногами по сердце, до самой его невозможности посылать кровь в голову во имя желания размышлять; и что гарантирует мне такую же участь.
в общем-то, ничего не меняется по закону самой распространённой в мире глупости под названием «всем известно».
никаких зацепок, вам не от чего оттолкнуться, лица. вы безнадёжно увязли в вечности даже не барахтаясь, не размышляя о чудесном и невозможном спасении.
не размышляя.
если бы я заперла вас воскресным утром в церкви и подожгла, а потом наблюдала бы, как обугливается красота скальпов до остова, бог не смеялся бы вместе со мной.
бог – отличный парень, принимая во внимание, что его нет.
в данном случае между богом и смыслом жизни, лишённой сопротивления мыслью и эмоцией, висит знак равно.
между землёй и небом я предпочла бы пить вместе с русалками на дне залива и следить за иллюстрированной в стариках и рыбах противостояниями человеческой сути и смысла смерти; и если я однажды полюбила бы русалку, любовь была бы той мыслью, что я противопоставила бы вечности как истине в конечной инстанции.
где-то там в вине Нептун захлёбывается от ярости краплаковой пеной, я смотрю на лица и вижу в них ехидный и непобедимый налёт смертности.
уродливое и прекрасное, тленное и вечное.
интересно, нам с русалками всё-таки приснятся львы в самом конце?